помните песню:Когда сойду со школьного двора под звуки нестареющего вальса песня его,он советский певец,драматург,поэт,прозаик.
Алексей Дидуров.
Легенды и мифы Алексея Дидурова
Писатели и поэты порой проживали жизнь как герои самых остросюжетных романов. Такой была традиция. Сейчас традиция изменилась. Среди авторов почти не осталось героев. Дидуров, возможно, был последним.
Леша Дидуров владел талантом избыточной эмоции.
Впрочем, избыточной она казалась, наверное, только тем, у кого внутренний градус был гораздо ниже (например, у меня). На самом деле, если отбросить в сторону такие вещи, как природный характер, темперамент, то есть нечто биологическое, то у Леши Дидурова была вполне нормальная, здоровая эмоция – просто он умел чувствовать и выражать это чувство в полном объеме.
И это поражало абсолютно всех, кто его знал. А его знали многие. Это был второй его уникальный талант – не терять людей. Дружить с ними, собирать их, строить отношения так, чтобы люди всегда ощущали себя в его кругу.
Леша Дидуров строил этот круг долго, старательно, истово, лет 25–30. Наверное, когда впервые ощутил в себе эту потребность, ему было еще не так много лет, совсем молодой, начинающий поэт, писатель – но уже ощутивший в себе эти волны подкашивающей любви и пламенной, сбивающей с ног ненависти, – и вот тогда он начал строить этот круг, чтобы защититься.
В принципе такие люди в русской литературе были всегда. Собиратели. Открыватели дверей своих лачуг, дворцов, квартир, мезонинов, подвалов, чердаков. Гостеприимные накопители чужих судеб, чужой энергии, чужого таланта, горя и счастья. Я выстраиваю здесь этот ряд сильных слов не для образа – сильные слова были для Леши вполне нормальными, он их употреблял спокойно в своей речи, для него не было в этом какого-то специального пафоса – пафосом была вся его жизнь.
Мне грустно рассказывать историю литературного кабаре, так называлась вся эта дидуровская затея – началось все с коммуналки, куда приходили Цой, Гребенщиков, Башлачев, потом была беседка у измайловских прудов, где читали свои первые опусы, впервые вообще выступали публично маньеристы со Степанцовым, Быков, Вишневский, масса людей с гитарами, певших так называемый «русский блюз», знаменитых и незнаменитых... Мне грустно все это рассказывать, потому что теперь уже не будет, наверно, такого места в Москве, куда может прийти любой мальчик с гитарой, приехать из провинции, шагнуть с вокзала в метро и, увернувшись от милиции, оказаться среди таких же, как он, среди своих – в очередной Лешиной сторожке, беседке, подвале…
Да, так вот – такие люди в русской литературе уже бывали. Чем же отличался от них Леша? Ну, во-первых, тем, что сам был необычайно талантлив, как поэт и эссеист, очеркист, называйте, как хотите. Его очерки в «Огоньке», которые я хорошо помню, – великие вещи, выстроенные как стихи, имевшие дикую для сегодняшнего читателя амплитуду – от самой злободневной публицистики до самой тонкой лирики. И этот его талант, конечно, был в явном противоречии с талантом собирателя, держателя «нехороших квартир» (а одно время его кабаре и впрямь находилось в булгаковской квартире) – он не находил гармонии в себе, был чрезвычайно внутренне напряжен.
И второе, вытекающее из первого, – Леша, обладавший этим небывалым зарядом нежности и доброты, а иначе как построишь свой дом для бездомных, как соберешь их под свою крышу, – так вот, этот же самый Леша умел дико и страстно ненавидеть, люто презирать, поносить, изрыгать проклятья, совершенно не претендуя при этом на звание какого-то мессии, пророка, маленького божка. Нет. Просто у него как-то просто и логично одно вытекало из другого – он обожал людей подполья и ненавидел людей из телевизора, лоснящихся людей в шоколаде, которых вдруг все сейчас стали так любить и уважать, он любил гонимых и ненавидел власть, он дышал своим и чужим творчеством и ненавидел куплю-продажу этого творчества.
Я не раз наблюдал, как терпеливо и внимательно слушали эти его монологи Лешины ребята, ученики, молодые и не очень. Слушали часами, все прощая, все понимая. И я знаю почему. Они не уставали, как и я, удивляться силе, первозданности, наивности этих его эмоций – в своих речах против проклятой сволочи, засевшей «там, наверху», Леша совсем не был оригинален, но чистота этой эмоции, конечно, поражала.
Ведь обычно люди, которые любят вести такие политические разговоры – сами готовы в любой момент окунуться в эту культурную политику, только ждут момента. Леша же был изгой – настоящий, подлинный, глубокий. Он продаваться не хотел, не умел, не мог. Он был последний литературный герой из встреченных мной за жизнь.
За пару месяцев до его внезапной смерти я был в культурном еврейском центре на Никитской, там, где было последнее пристанище кабаре. Леша презентовал свою книгу «Записки коренного москвича» – он помнил и всю жизнь писал о той забытой Москве, послевоенной, барачной, голодной, полной злобных урок с кастетами, но полной и абсолютной, дикой романтики, потому-то и смог написать очень простенькие стишки в начале своей литературной деятельности: «Когда уйдем со школьного двора», ставшие песенным хитом ХХ века в нашей стране, одной из тех 20–30 песен, которые люди горланят из поколение в поколение, когда выпьют или когда разволнуются. В нем самом была эта блатная, ну, практически на крови замешенная романтика, и в этом смысле он тоже был последний герой литературы.
Там, на презентации (единственная на моей искушенной памяти презентация, где не было ни капли вина и водки), я так растрогался, что тут же посоветовал сыну моего близкого друга, начинающему барду Грише, немедленно бежать к Леше Дидурову, в его кабаре, дал телефон, и Леша его принял, приветил, включил в Круг.
Я лежал на даче, на старом диване, смотрел, как бьется солнце за занавеской, как плывет облачко, и тут на мобильник позвонил начинающий бард Гриша и сказал, что он в морге и что сейчас все будут хоронить Дидурова.
Я зажмурился, и солнце перестало проходить сквозь закрытые веки. В этой ранней смерти, кроме всегдашней глупости, была логика – так надрывать сердце всю жизнь невозможно. Но дело не только в этом, не об этом, вернее, я хотел написать.
Как же звучит эта фраза у Достоевского? Каждому человеку… У каждого человека должно быть место, куда он может пойти… Нет, забыл. Я забыл, а Леша всю жизнь посвятил этой фразе.
О нём
5 июля на 59-м году жизни скончался Алексей Дидуров – поэт, прозаик, журналист, сценарист, создатель знаменитого Рок-кабаре. Его «Легенды и мифы Древнего Совка» (1995) по рейтингу журнала «Огонек» вошли в десятку лучших книг года. С 1966 года Алексей Дидуров работал штатным корреспондентом газеты «Комсомольская правда», а 1972–1975 годы – в отделе публицистики журнала «Юность». Далее – внештатная работа на радио, на ТВ, в театре и кинематографе в качестве автора и соавтора песен для спектаклей и кинофильмов, автора пьес и сценариев. После 1991 года Дидуров публикует свои очерки и статьи, прозу, стихи и поэмы в периодике (журналы «Новый мир», «Дружба народов», «Огонек», «Юность», альманахи «Истоки» и «Альтернатива»), выпускает в свет пять своих книг, две антологии отечественной рок-поэзии, антологию авторов-исполнителей своего литературного кабаре, альбомы песен.
Борис Минаев
Алексей Дидуров.
Легенды и мифы Алексея Дидурова
Писатели и поэты порой проживали жизнь как герои самых остросюжетных романов. Такой была традиция. Сейчас традиция изменилась. Среди авторов почти не осталось героев. Дидуров, возможно, был последним.
Леша Дидуров владел талантом избыточной эмоции.
Впрочем, избыточной она казалась, наверное, только тем, у кого внутренний градус был гораздо ниже (например, у меня). На самом деле, если отбросить в сторону такие вещи, как природный характер, темперамент, то есть нечто биологическое, то у Леши Дидурова была вполне нормальная, здоровая эмоция – просто он умел чувствовать и выражать это чувство в полном объеме.
И это поражало абсолютно всех, кто его знал. А его знали многие. Это был второй его уникальный талант – не терять людей. Дружить с ними, собирать их, строить отношения так, чтобы люди всегда ощущали себя в его кругу.
Леша Дидуров строил этот круг долго, старательно, истово, лет 25–30. Наверное, когда впервые ощутил в себе эту потребность, ему было еще не так много лет, совсем молодой, начинающий поэт, писатель – но уже ощутивший в себе эти волны подкашивающей любви и пламенной, сбивающей с ног ненависти, – и вот тогда он начал строить этот круг, чтобы защититься.
В принципе такие люди в русской литературе были всегда. Собиратели. Открыватели дверей своих лачуг, дворцов, квартир, мезонинов, подвалов, чердаков. Гостеприимные накопители чужих судеб, чужой энергии, чужого таланта, горя и счастья. Я выстраиваю здесь этот ряд сильных слов не для образа – сильные слова были для Леши вполне нормальными, он их употреблял спокойно в своей речи, для него не было в этом какого-то специального пафоса – пафосом была вся его жизнь.
Мне грустно рассказывать историю литературного кабаре, так называлась вся эта дидуровская затея – началось все с коммуналки, куда приходили Цой, Гребенщиков, Башлачев, потом была беседка у измайловских прудов, где читали свои первые опусы, впервые вообще выступали публично маньеристы со Степанцовым, Быков, Вишневский, масса людей с гитарами, певших так называемый «русский блюз», знаменитых и незнаменитых... Мне грустно все это рассказывать, потому что теперь уже не будет, наверно, такого места в Москве, куда может прийти любой мальчик с гитарой, приехать из провинции, шагнуть с вокзала в метро и, увернувшись от милиции, оказаться среди таких же, как он, среди своих – в очередной Лешиной сторожке, беседке, подвале…
Да, так вот – такие люди в русской литературе уже бывали. Чем же отличался от них Леша? Ну, во-первых, тем, что сам был необычайно талантлив, как поэт и эссеист, очеркист, называйте, как хотите. Его очерки в «Огоньке», которые я хорошо помню, – великие вещи, выстроенные как стихи, имевшие дикую для сегодняшнего читателя амплитуду – от самой злободневной публицистики до самой тонкой лирики. И этот его талант, конечно, был в явном противоречии с талантом собирателя, держателя «нехороших квартир» (а одно время его кабаре и впрямь находилось в булгаковской квартире) – он не находил гармонии в себе, был чрезвычайно внутренне напряжен.
И второе, вытекающее из первого, – Леша, обладавший этим небывалым зарядом нежности и доброты, а иначе как построишь свой дом для бездомных, как соберешь их под свою крышу, – так вот, этот же самый Леша умел дико и страстно ненавидеть, люто презирать, поносить, изрыгать проклятья, совершенно не претендуя при этом на звание какого-то мессии, пророка, маленького божка. Нет. Просто у него как-то просто и логично одно вытекало из другого – он обожал людей подполья и ненавидел людей из телевизора, лоснящихся людей в шоколаде, которых вдруг все сейчас стали так любить и уважать, он любил гонимых и ненавидел власть, он дышал своим и чужим творчеством и ненавидел куплю-продажу этого творчества.
Я не раз наблюдал, как терпеливо и внимательно слушали эти его монологи Лешины ребята, ученики, молодые и не очень. Слушали часами, все прощая, все понимая. И я знаю почему. Они не уставали, как и я, удивляться силе, первозданности, наивности этих его эмоций – в своих речах против проклятой сволочи, засевшей «там, наверху», Леша совсем не был оригинален, но чистота этой эмоции, конечно, поражала.
Ведь обычно люди, которые любят вести такие политические разговоры – сами готовы в любой момент окунуться в эту культурную политику, только ждут момента. Леша же был изгой – настоящий, подлинный, глубокий. Он продаваться не хотел, не умел, не мог. Он был последний литературный герой из встреченных мной за жизнь.
За пару месяцев до его внезапной смерти я был в культурном еврейском центре на Никитской, там, где было последнее пристанище кабаре. Леша презентовал свою книгу «Записки коренного москвича» – он помнил и всю жизнь писал о той забытой Москве, послевоенной, барачной, голодной, полной злобных урок с кастетами, но полной и абсолютной, дикой романтики, потому-то и смог написать очень простенькие стишки в начале своей литературной деятельности: «Когда уйдем со школьного двора», ставшие песенным хитом ХХ века в нашей стране, одной из тех 20–30 песен, которые люди горланят из поколение в поколение, когда выпьют или когда разволнуются. В нем самом была эта блатная, ну, практически на крови замешенная романтика, и в этом смысле он тоже был последний герой литературы.
Там, на презентации (единственная на моей искушенной памяти презентация, где не было ни капли вина и водки), я так растрогался, что тут же посоветовал сыну моего близкого друга, начинающему барду Грише, немедленно бежать к Леше Дидурову, в его кабаре, дал телефон, и Леша его принял, приветил, включил в Круг.
Я лежал на даче, на старом диване, смотрел, как бьется солнце за занавеской, как плывет облачко, и тут на мобильник позвонил начинающий бард Гриша и сказал, что он в морге и что сейчас все будут хоронить Дидурова.
Я зажмурился, и солнце перестало проходить сквозь закрытые веки. В этой ранней смерти, кроме всегдашней глупости, была логика – так надрывать сердце всю жизнь невозможно. Но дело не только в этом, не об этом, вернее, я хотел написать.
Как же звучит эта фраза у Достоевского? Каждому человеку… У каждого человека должно быть место, куда он может пойти… Нет, забыл. Я забыл, а Леша всю жизнь посвятил этой фразе.
О нём
5 июля на 59-м году жизни скончался Алексей Дидуров – поэт, прозаик, журналист, сценарист, создатель знаменитого Рок-кабаре. Его «Легенды и мифы Древнего Совка» (1995) по рейтингу журнала «Огонек» вошли в десятку лучших книг года. С 1966 года Алексей Дидуров работал штатным корреспондентом газеты «Комсомольская правда», а 1972–1975 годы – в отделе публицистики журнала «Юность». Далее – внештатная работа на радио, на ТВ, в театре и кинематографе в качестве автора и соавтора песен для спектаклей и кинофильмов, автора пьес и сценариев. После 1991 года Дидуров публикует свои очерки и статьи, прозу, стихи и поэмы в периодике (журналы «Новый мир», «Дружба народов», «Огонек», «Юность», альманахи «Истоки» и «Альтернатива»), выпускает в свет пять своих книг, две антологии отечественной рок-поэзии, антологию авторов-исполнителей своего литературного кабаре, альбомы песен.
Борис Минаев
Последнее редактирование модератором:
